– Вы ходили в одну школу, милорд? – заинтересовался Шарп.
– В Итон, – коротко бросил лорд Уильям. – А мой младший брат и вовсе учился с ним в одном классе. Этот Уэлсли был не слишком силен в латыни и никогда не давал себе труда по-настоящему заняться своим образованием.
– Зато он научился резать врагам глотки, – промолвил Шарп.
– Вот именно! – с жаром вступил в спор майор Далтон. – Вы же были в Аграуме! Вы видели, как он управлялся с сипаями, Шарп? Враг осыпал их градом снарядов, кавалерия сгрудилась на фланге, а ваш кузен, мэм, недрогнувшей рукой гнал этих ребят обратно в строй!
– Мы с сэром Артуром состоим в весьма дальнем родстве, – улыбнулась леди Грейс шотландцу, – но я рада, что вы о нем такого высокого мнения.
– Не только я, но и Шарп! – воскликнул майор. На лице леди Грейс отразилось недоумение – Что ей до мнения простого прапорщика? Одновременно под столом она пнула Шарпа ногой в голень – и он едва удержался от улыбки. Лорд Уильям холодно посмотрел на Шарпа.
– Вам только потому нравится Уэлсли, Шарп, что он произвел вас в офицеры.
– Он также велел высечь меня, милорд.
За столом воцарилось молчание. Только леди Грейс, которая гладила своими тонкими пальцами шрамы на его спине, знала, что Шарп был подвергнут телесному наказанию. Остальные удивленно взирали на прапорщика, словно он оказался морским чудовищем, которого сети вытащили из морских глубин.
– Вас пороли? – изумленно промолвил майор Далтон.
– Две сотни плетей, – отвечал Шарп.
– Уверен, наказание было заслуженным, – довольно заметил лорд Уильям.
– Я так не думаю, милорд.
– Перестаньте, – нахмурился его светлость. – Все так говорят. Верно, Фазакерли? Вам приходилось встречать преступника, который признался бы в своей вине?
– Никогда, милорд.
– Наверное, боль была адской, – сочувственно покачал головой лейтенант Тафнелл.
– Дисциплина! – провозгласил лорд Уильям. – Без нее вы не выиграете ни единого сражения, а телесные наказания – основа дисциплины.
– А вот французы обходятся без плеток, – тихо промолвил Шарп и поднял глаза на путаницу материи и снастей над головой, – и тем не менее вы утверждаете, что они могут в два счета расправиться с нами, милорд.
– Все дело в количестве, Шарп. Офицер должен хотя бы уметь считать.
– Я умею считать до двух сотен, – с невинным видом заметил Шарп и тут же получил сильный пинок ногой под столом.
Трапезу завершали сухофрукты, затем мужчины выпили бренди, и Шарп отправился вздремнуть в гамак, который подвесил на рангоутные деревья, что тянулись вдоль верхней палубы. Ему снились сражения. Во сне Шарпа преследовал громадный индиец с копьем. Просну лея он в поту. Солнце уже село. Шарп знал, что не увидит Грейс до наступления темноты, когда весь корабль, кроме вахтенных, уснет, только Брейсуэйт будет выглядывать и подслушивать во тьме. Что же делать с этим секретарем? Шарп решил, что не станет тревожить Грейс рассказом о стычке с Брейсуэйтом.
Он перекусил на нижней палубе и, когда стемнело, поднялся наверх. Придется ждать, пока лорд Уильям доиграет в свой вист или в нарды, примет лауданум и провалится в сон. Шарп остановился между грот-мачтой и переборкой, которая поддерживала передний край шканцев. Здесь, опасаясь лишних глаз, он обычно прятался до прихода Грейс. Когда она появлялась, Шарп брал женщину за руку и вел в тёплую вонь нижней палубы. Там на его узкой койке они припадали друг к другу, словно утопающие, – с жадностью, которая удивляла их самих. Даже от мыслей о возлюбленной у Шарпа начинала кружиться голова. Он был ослеплен, одурманен, опьянен своей страстью.
Шарп ждал. Скрипели снасти. Мачта едва заметно кренилась под порывами ветра. Вахтенный офицер мерил шагами шканцы, рулевой поворачивал штурвал, скрипел штуртрос. В вышине над ним на ветру бился флаг, борта судна вспенивали волны, а Шарп все ждал. Он вглядывался в далекие звезды, и они напоминали ему огни далекого бивуака. Словно в небе на привал расположилась громадная армия.
Шарп закрыл глаза, желая, чтобы возлюбленная поскорее пришла и чтобы это путешествие никогда не кончалось. Он мечтал о том, чтобы они вечно любили друг друга под этими звездами на корабле, который плыл бы по бесконечному морю. Шарпу хотелось забыть о том, что, когда «Каллиопа» пристанет к берегу, они расстанутся. Она отправится в дом своего мужа в Линкольншире, а Шарп – в Кент, где присоединится к новому полку.
Дверь отворилась, и появилась Грейс, закутанная в широкий плащ.
– Иди за мной, – прошептала она.
Шарп хотел спросить, что случилось, но в голосе Грейс ему почудилась тревога, поэтому он позволил ей взять себя за руку и повести наверх. Стояла непроглядная тьма – после девяти на корабле запрещалось жечь огни.
– Я видела, – прошептала Грейс, – как Полман направился в обеденную залу.
Рискуя попасться на глаза вахтенному офицеру и рулевому, они поднялись на бак, и леди Грейс показала на потолочное окно, из которого в нарушение приказа капитана лился слабый свет.
Крадучись, словно шаловливые дети, Шарп и леди Грейс приблизились. Из окна слышались голоса. Леди Грейс нагнулась, затем отклонилась назад и прошептала на ухо Шарпу:
– Они здесь.
Шарп последовал ее примеру и, наклонившись над окном, увидел внизу три склоненные над картой головы. Две принадлежали Кромвелю и Полману. Неожиданно Полман выпрямился, и Шарп отпрянул назад. Сквозь открытое окно вился дымок сигар.
– Morgen friih, – произнес по-немецки голос, который принадлежал не германцу Полману, а таинственному незнакомцу. Шарп снова наклонился вперед. Теперь он узнал говорившего. Это был слуга Полмана, утверждавший, что по национальности швейцарец.