— Я хочу всего лишь, чтобы эти ублюдки сдохли! — прорычал Виллар, и вдруг ему на память пришло кое-что ещё. — А почему трёхфунтовый заряд? Артиллерия использовала трёхфунтовые заряды при Аустерлице.
Он хотел добавить: «Ещё до вашего рождения», — но сдержался.
Сержант-артиллерист был настолько поражён невежеством бригадира, что выпучил глаза, но Пеллетье понял причину его недоумения и попытался объяснить доступно:
— Только трёхфунтовый. Эта гаубица из Нанта, мсье. Отлита в Средневековье, до революции, и качество отливки просто ужасное. Её напарница взорвалась три недели назад, мсье, и убила двух человек в расчёте. В металле был воздушный пузырь. Я же говорю — ужасное качество отливки. Из неё небезопасно стрелять зарядами свыше двух фунтов.
Гаубицы обычно развертывались в парах, но произошедший за три недели до этого взрыв оставил Пеллетье с единственной гаубицей в батарее. Это была странная, словно игрушечная пушка, взгромоздившаяся на несоразмерно большой для неё лафет: ствол длиной всего в двадцать восемь дюймов торчал между колесами, высотой в человеческий рост. Зато это орудие могло то, на что не были способны другие полевые орудия: стреляло высокой дугой. Ствол полевого орудия редко поднимался больше, чем на один-два градуса от горизонтали, и его ядро летело по пологой траектории, а гаубица выстреливала заряды высоко вверх, и они летели вниз на врага. Её предназначение состояло в том, чтобы поражать оборонительные укрепления или вести огонь поверх голов пехоты. Гаубицы никогда не стреляли твёрдыми зарядами. Ядро, выпущенное из обычного полевого орудия, ударяясь о землю, подпрыгивало, летело дальше, и даже после четвёртого или пятого удара о землю всё ещё обладало достаточной силой удара, чтобы искалечить или убить. Выпущенное же в воздух и упавшее потом на землю ядро, вероятнее всего, просто зарылось бы в грунт и не нанесло никакого другого повреждения. Гаубицы стреляли зарядами, заключёнными в оболочку, которые взрывались при ударе о землю.
— Дважды по сорок девять, мсье, потому что у нас с собой и боезапас взорвавшейся гаубицы, — ответил Пеллетье, когда Виллар спросил его, сколько зарядов у него в наличии. — Девяносто восемь разрывных снарядов и двадцать два снаряда с картечью. Двойной боезапас!
— Забудьте про картечь! — приказал Виллар.
Картечь, мелкая, как дробь для утиной охоты, применялась для поражения живой силы на открытых пространствах, а не для пехоты, укрывшейся среди скал.
— Забросайте снарядами ублюдков. Если понадобятся ещё боеприпасы, мы привезём ещё. Но вам они не понадобятся, потому что вы уничтожите ростбифов, не так ли? — добавил Виллар недобро.
— Мы здесь именно для этого, — с удовлетворением заявил Пеллетье. — И, со всем моим уважением, мсье, пока мы здесь беседуем, ни одна англичанка не овдовеет. Лучше я поищу место развёртывания орудия, мсье. Сержант! Лопаты!
— Зачем лопаты? — спросил Виллар.
— Нужно выровнять основание, сэр, — ответил Пеллетье. — Видите ли, Бог не думал об артиллеристах, когда творил мир. Он создал слишком много камней и слишком мало ровных мест. Но мы исправляем его недоделки.
Он повёл своих людей к холму в поисках площадки, которую можно выровнять под позицию. Всё это время подполковник Кристофер осматривал гаубицу, но теперь, когда Пеллетье оставил их, заметил:
— Вы отправляете на войну школяров?
— Он, кажется, дело знает, — неохотно признал Виллар. — Ваш слуга вернулся?
— Проклятый мошенник пропал. Должен был побрить меня.
— Побрейтесь сами, а? — усмехнулся Виллар. — В жизни встречаются проблемы, подполковник, иногда весьма крупные.
А иногда, подумал он, просто убийственные — наподбие тех, что ждут дезертиров, укрывшихся на вершине холма.
Наступил сырой рассвет. Порывы ветра стремительно несли облака с юго-востока. На рассвете Додд разыскал на северном склоне холма беженцев, которые прятались в скалах от французского патруля, двигавшегося вдоль опушки леса. Их было семеро: шестеро оставшихся в живых бойцов из отряда Мануэля Лопеса и Луис, слуга Кристофера.
— Это всё подполковник, — сказал он Шарпу.
— Как это?
— Подполковник Кристофер. Он там, в деревне. Он привёл их, он сказал им, что вы здесь!
Шарп посмотрел вниз, где столб чёрного дыма поднимался от обугленных развалин церкви.
— Ублюдок, — сказал он спокойно, потому что удивлен не был.
Уже не был. Он только винил себя в том, что не сразу сообразил, что Кристофер — предатель. Луис рассказал обо всём: о поездке на юг ради встречи с генералом Крэддоком, о званом обеде в Опорто, где французский генерал был самым дорогим гостем, и о том, как Кристофер иногда носил вражескую форму, — но честно признал, что не знал о кознях подполковника. Луис видел у Кристофера драгоценную подзорную трубу Шарпа, и ему удалось украсть старую трубу подполковника, которую он торжественно преподнёс Шарпу со словами:
— Сожалею, что она не ваша собственная, сеньор, но подполковник носит её в кармане мундира. Я теперь буду драться за вас, — добавил он гордо.
— Вам приходилось воевать? — спросил Шарп.
— Человек может всему научиться, — сказал Луис. — И никто лучше парикмахера не сможет перерезать горло. Я, обыкновенно, думал об этом, когда брил клиентов. Это, должно быть, легко. Конечно, я никогда этого не делал, — торопливо добавил он, чтобы Шарп не подумал, что имеет дело с убийцей.
— Думаю, лучше я побреюсь самостоятельно, — улыбнулся Шарп.