— Расстрелять! — крикнул Суинтон, и те, у кого оставалась пуля в стволе, дали последний залп.
— Семьдесят четвертый! — Майор поднял саблю. — Вперед! Где музыка? Я хочу услышать волынку!
— Давай, Суинтон! Вперед! — заорал Уоллес. Подбадривать никого не требовалось, наступали все в охотку, но полковник разволновался и, обнажив палаш, устремился на левый фланг седьмой роты. — Веселей, парни! На врага!
Красномундирники шли вперед, затаптывая тлеющие на земле пыжи.
Арабов наступление британцев как будто застало врасплох. Некоторые выхватили штыки, другие вытащили из ножен длинные кривые сабли.
— Вперед, парни! Они не выдержат! — кричал Уэлсли. — Не выдержат! Смелей!
— Черта с два они выдержат, — прохрипел кто-то рядом.
— Вперед! Вперед! — не умолкал Суинтон. — Не робей!
И красномундирники, получив команду убивать, пробежали последний десяток ярдов, перепрыгнули через мертвых и заработали штыками. Справа от 74-го не отставал 78-й. Британские пушки дали последний залп картечью и замолчали, чтобы не задеть своих.
Одни арабы хотели драться, другие думали об отступлении, но атака горцев стала неожиданностью и для первых, и для вторых. Между тем задние ряды, не понимая опасности, продолжали напирать, подгоняя передних на шотландские штыки. Шарп бежал замыкающим, держа в руках разряженный мушкет. Штыка у него не было, и он уже подумывал, не лучше ли вытащить саблю, когда высокий араб срубил ятаганом замыкающего первого ряда и занес окровавленный клинок над головой следующего. Шарп перевернул мушкет и, схватив его за ствол, врезал врагу по виску тяжелым, окованным медью прикладом. Араб рухнул как подкошенный, и в спину ему тут же воткнули штык. Он задергался, будто подколотый на пику угорь. Шарп еще раз огрел его прикладом, дал для верности хорошего пинка и побежал дальше.
Вокруг кричали, вопили, визжали, рубили, кололи, плевались и проклинали. Группа из нескольких арабов дралась так отчаянно, словно они надеялись одни, без посторонней помощи разделаться со всем 74-м батальоном. Появившийся справа Уркхарт свалил одного выстрелом из пистолета и полоснул другого саблей по спине. Остальные наконец отступили. Все, кроме маленького, ловкого, вопящего как черт и размахивающего длинным ятаганом. Первый ряд красномундирников расступился и прошел мимо. Второй последовал его примеру, и юркий, вертлявый араб оказался вдруг в тылу неприятеля, один на один с Шарпом.
— Да это же мальчонка! — бросил на бегу кто-то из шотландцев. Ряды сомкнулись.
И действительно, это был вовсе не мужчина, а всего лишь парнишка лет двенадцати или тринадцати. Сопляк, наверно, вознамерился выиграть сражение в одиночку и прыгнул на Шарпа, который, парировав выпад, сделал шаг в сторону, показывая, что не хочет драться.
— Отойди, — сказал он. — И положи оружие.
Мальчишка сплюнул, прыгнул и снова попытался уколоть британца. Шарп снова отбил удар и двинул малолетнего противника прикладом по затылку. Араб удивленно уставился на него и, выронив саблю, свалился на землю.
— Отступают! — прокричал где-то рядом Уэлсли. — Они отступают!
Полковник Уоллес был уже в первом ряду, рубя направо и налево. Треуголка слетела, и лысина полковника блестела в косых лучах солнца. На боку его лошади темнело кровавое пятно; красные брызги покрывали белые отвороты мундира. Внезапно противник подался назад, давление ослабло, и Уоллес устремился в образовавшуюся брешь.
— За мной, ребята! Вперед!
Кто-то успел наклониться и выхватить треуголку из-под ног наступающей цепи. Плюмаж был перепачкан кровью.
Арабы бежали.
— За ними! Не отставать! Вперед! — кричал майор.
Красномундирная шеренга катила по склону. Сержант Колкхаун схватил за воротник какого-то солдата, присевшего над убитым арабом в надежде поживиться, и толкнул вперед.
— В строй! Бегом!
Замыкающие немного отстали. В их обязанности входило обеспечение безопасности тыла, и они отшвыривали сабли и мушкеты подальше от раненых, кололи штыками тех, на ком не было видно ран, и убивали каждого, в ком еще теплилась искра сопротивления. Два волынщика с красными от напряжения лицами выдували из трубок остервенелые звуки, гоня горцев вверх по склону, туда, где валялись брошенные отступающими барабаны. Один солдат, пробегая мимо, ткнул штыком в туго натянутую кожу.
— Вперед! Вперед! — ревел Уркхарт.
— К орудиям! — скомандовал Уэлсли.
— Живей! Шевелись! — покрикивал на отстающих Шарп. — Вперед, черти! Вперед! Не останавливаться!
Маратхские орудия стояли на пригорке, но канониры не решались стрелять — между ними и британцами были Львы Аллаха. Не зная, что делать, пушкари замешкались, упустили драгоценные секунды и, решив наконец, что день не удался, пустились наутек.
— Взять пушки! — крикнул генерал.
Полковник Уоллес, безжалостно преследовавший неприятеля по всему склону, натянул поводья и остановился между причудливо раскрашенными восемнадцатифунтовиками.
— Сюда, парни! Ко мне! Сюда!
Шотландцы взбежали на пригорок. По черным, перепачканным пороховым дымом лицам стекали ручейки пота. Штыки покраснели. Кое-кто уже рылся в ящиках, где пушкари хранили съестное и ценности.
— Заряжай! — распорядился Уркхарт. — Заряжай!
— В шеренгу! В строй! — закричал сержант Колкхаун и побежал вперед, оттаскивая солдат от ящиков и заталкивая их в шеренгу. — Оставьте в покое барахло! В шеренгу, парни! Живей, живей!
Забравшись на пригорок, Шарп впервые увидел, что находится по другую сторону гряды. В трехстах шагах от нее вытянулась огромная и плотная, в двенадцать рядов, цепь неприятельской пехоты, а за ней виднелись огороженные сады и крыши деревенских домов. Арабы бежали к пехоте, ища спасения под ее крылом. Раскаленное солнце висело уже над самым горизонтом, и длинные тени Львов Аллаха прыгали вниз по склону.